Кавалерист-девица - Страница 102

102

Офицеры захохотали: «Нет уже, брат, уволь от названия». - «А для чего ж?.. Чем бы худо было название общество осьмиугольной звезды?» - «Вот еще что вздумал - общество!.. Смотри, ты забыл.......?»

– Ну, ну, бог с вами! обойдемся и без названия. Назначай же. Ар...., кому первая очередь.

– Если вы все единодушно избрали меня распорядителем этих затей, то я присуждаю начать младшему; и так, поочередно, окончится старшим.

– Младшему летами? Ну, так тебе, Александров, выступать на сцену. - Нет, P.... моложе меня.

– Извини, брат, у нас тот моложе, у кого нет усов...

– Как будто для ваших усов назначен всякому один и тот же возраст. Могут, я думаю, они расти годом ранее или позже.

– Слышишь, Ар....? Это начало бунта. Употреби свою власть.

Ар.... сказал мне, что он как кавалерист руководствуется верностию глаза и что глаз его находит меня моложе Р....; почему он и требует, чтоб я беспрекословно повиновался назначению главы сообщников.

Нечего делать! я уступила тем скорее, что в споре об усах я боюсь заходить слишком далеко.

– К какому ж дню прикажете быть готову?

– Все мы имеем очень хорошее мнение о ваших способностях, итак, завтра надеемся, просим и ожидаем должного приношения на наш семигранный жертвенник.

– Что за великолепную чуху занес ты, Ар....? Какой еще осьмигранный жертвенник?

– Ну, да вот, видишь, нас восемь, так уже я не знаю, как и возвеличить это число. Прощайте, однако ж! Полно балагурить: скоро двенадцать часов. Завтра, господа, сборное место у меня. Завтра всех я ожидаю к вечернему чаю. Adieu! Александров, не забудьте, что завтра вы должны явиться к нам с тетрадью в руках.

Такое требование не слишком затрудняло меня: в чемодане моем лежало множество исписанных листов бумаги. Я решилась посвятить часа три на то, чтоб пересмотреть их; выбрать, составить что-нибудь похожее на целое и завтра переписать набело. В этом намерении я вытащила из-под кровати чемодан, уселась подле него на пол, расшнуровала и, захватив рукою кипу бумаг, вынула ее на свет божий; и как же обрадовалась, увидя, что это одно из происшествий нашего дикого лесистого края: это злополучная Елена Г***!

Я толкнула опять чемодан под кровать, положила вынутые бумаги на стол, подле них приготовила несколько листов белой бумаги, чернил, перьев, песку; поспешно разделась, легла, закрылась с головой и вот думала, что сейчас засну. Не тут-то было! Кажется, как будто я, вынув описание жизни Елены Г***, вместе с этим вызвала ее с того света.

Хотя глаза мои были закрыты, но я видела ее; она являлася во всех изменениях: ребенком, девицею, молодою женщиною, красавицею, страшным уродом и, наконец, хладным посиневшим трупом, лохмотьями прикрытым! И когда доходила до этого последнего превращения, то опять начинала с того возраста, в котором я увидела ее в первый раз, грудным ребенком, сидящую в батистовой рубашечке на белой атласной подушке, обшитой блондами, и оканчивала тележкою, стоящею на улице под дождем и покрытой рогожею!.. Я потеряла терпение, встала, велела подать огня и села рисовать с натуры.

Вот передо мною описание жизни несчастной Елены Г***, и вот она сама в моем воображении переходит очевидно из возраста в возраст, из одного положения в другое; я слышу ее голос, детский плач, детский лепет, после веселый смех юности, вижу горькие слезы, бедность, позор, величайшую нищету, болезнь, ужасающую человечество, долгие страдания и лютую смерть!.. Товарищам моим и в голову не приходит, как страшно для меня мое полночное занятие!..

Я окончила свою работу, пересмотрела, поправила, переменила, где должно, а на ъ и отнесла к моим товарищам, будучи утомлена как нельзя более от этой всенощной сиденки.

На другой вечер была очередь P.... Мы все собрались к Ар.... и с нетерпением ожидали прихода нового сочинителя; наконец, когда свечи уже подали и Ар.... начинал бранить медленность Р..., он явился с тетрадью в руках. «Милости просим, милости просим! - закричал ему навстречу Ар.... - По местам, господа!.. Посмотрим, Р..., чем-то ты нас обрадуешь!.. Столько ли твоя пиеса наделает между нами толков, споров, шуму, вздохов и восклицаний, как вчерашняя Елена с прекрасными, а после просто с красными глазами!..» - «Ну, господа, овому талант, овому другой!.. Условия не было писать умно, красноречиво, трогательно, грубо, глупо, поразительно; а просто писать, то есть описать что-нибудь кто как умеет. Итак, вот мое приношение; чем богат, тем и рад! Прикажете читать?» «Как же, как же! - закричал шалун С.... , - читай! Обещаем тебе самое молчаливое внимание и самое внимательное молчание...» - «Господи! какой враль! Перестань, ради бога не мешай!.. Начинай, P....» Р... вынул из принесенной тетради один только листок. У видя это. С.... всплеснул руками: «Ну, пропали мы!.. Верно, опять стихи!» - «Да уймись. С.... , дай ему начать... Впрочем, P.... , надобно признаться, что тощая наружность твоего приношения невольно обезоруживает... Но читай, читай, пожалуйста!.. Извини!.. Молчим и слушаем!..» P.... начал:

– «Чего мы не делаем, к чему не прибегаем, чтоб только сократить время: трубки, вино, карты, музыка, женщины - все мало!.. все еще остается два часа лишних!.. Лишних!.. С этим нечего шутить!.. Два лишних часа, если не будут убиты, могут убить, и это еще меньшее из зол, каких они бывают причиною. Какой глупости не вздумает человек, имеющий пред собою два часа времени, которого не знает, куда девать, с кем провесть, кому посвятить; одним словом, не знает, куда деться с ним, куда убежать от него?.. Ах, время лишнее, время лишнее! никто не хочет обратить внимания на тебя; а ты-то и есть источник всяческого зла, тебя-то и подстерегает враг рода человеческого, чтоб развернуть пред глазами праздного ума необозримый свиток обольщений всякого рода, вида, сорта, пола, цвета, возраста и количества!.. На нем купец находит для себя тот вид добросовестности, какой должно ему иметь, выхваляя покупателям доброту негодных товаров; погребщик - тайну подделывать дурное вино под хорошее так искусно, чтоб только одна расстройка здоровья употребляющих его давала им позднее понятие об этом; кокетка - тот взгляд, тот жест, которыми, употребя их вовремя и кстати, разоряет целые семейства и погружает их в бездну зол; полководец - ту проклятую мысль, что личная слава его должна быть им предпочтена славе отечества; наш Кордин - смету, что даром выкормит свою четверню башкирских жеребцов; Арский - те стихи, которыми убивает все, исключая времени, и, наконец, я, ваш покорнейший слуга, отыскал там вот эту галиматью, которую и имею честь представить вам на суд».

102